В социологии давно известно, что чувства и действия в интимных отношениях ориентированы на культурные императивы и что даже сдерживание и усиление сексуальных отношений в фантазиях и на практике обязаны этому влиянию. Семантические коды, контролирующие это влияние, и сами подвержены историческим изменениям.
Вот уже добрых триста лет развивающаяся форма любовной семантики реагирует на возрастающее социальное обособление личной, приватной интимности. Эта форма развивается в направлении от идеализации через парадокс к сегодняшней проблемной ориентации. В XVII веке в нее включались темпоральные представления: страстная любовь выходит за рамки «нормы» и потому неизбежно преходяща. В особенности для женщин решиться на любовь было очень трудным, и это со своей стороны требовало от них «страсти».
В XVIII веке добавляется и понимание того, что важные аспекты интимных отношений, особенно полнота личного самопереживания, некоммуникабельны; поэтому в любви человек вынужден быть неискренним, даже и особенно если он желает доказать искренность своих чувств. Более того, в семантику любви инкорпорируется и получает соответствующую оценку сексуальность. Но лишь романтизм утверждает единство любви и брака. Тем самым нестабильной любви придается защитная форма брака, а самому браку придается смысл, что делает возможным для индивидов воплотить свою специфичность и свой мир.
Начиная с XIX века отчетливо проявляются те тривиальности, которые оказываются неизбежными в условиях, когда код любви оказывается всеобще-значимым. В то же время разница между общей и личными сферами жизни становится настолько велика, что можно предположить, что это различие только и порождает устойчивый спрос на любовь, которая, однако, теперь может избавиться от гламура традиционных формул и снова приближается к тому, что раньше понималось как «дружба» или как «партнерство».
В том числе об этом - исследование Никласа Лумана, классика современной социологии, «Любовь как страсть. Кодирование интимности» (1982)
