Логос. Том 34 - №1. Художественные исследования

Номер журнала, подготовленный совместно с научным отделом фонда V–A–C, посвящен взаимоотношениям искусства и исследовательской работы в контексте социальной и технологической реальности современной эпохи.

Из вступительного текста редакторов номера Леры Конончук и Инны Кушнаревой:

Этот выпуск «Логоса» готовился параллельно с публичной программой «Акты исследования» в «ГЭС-2» и представляет собой попытку вывести разговор на следующий уровень, осветить более фундаментальные и вместе с тем ситуативно релевантные вопросы, связанные с производством знания в искусстве.

Если мы учитываем кризис знания и мультипликацию его форм («...сегодня на знание, его порождение могут претендовать любые сущности и вещи, в любых обстоятельствах, с любыми процедурами обоснования или, наоборот, их отсутствием» (Дмитрий Кралечкин)), если мы все чаще говорим о воплощенном знании, перформативном, процедурном знании-как, телесном знании, эмоциональном знании, незнании, то как мы все-таки можем определить — или, лучше, переопределить — «художественное исследование»? Стоит ли вообще пытаться давать новые определения этому явлению или же нужно, вслед за коллегами из Journal for Artistic Research, отбросить попытки дать четкие дефиниции, вместо этого предложив анализ того, что подобное исследование может делать?

Нам кажется, что стоит сделать и то, и другое. Хотя, как прослеживают авторы этого выпуска, термин «художественное исследование» появляется в западной академической среде (а потому подвергается критике ровно за то, за что критикуют эту среду), а «производство знания» и вовсе исходит из американской экономической теории 1970-х годов, эти явления живут новой жизнью в новых, постоянно меняющихся условиях. Тем не менее «художественное исследование» — это не «что угодно», хотя рамки его достаточно широки. Несмотря на различающиеся в зависимости от общественно-политических, исторических обстоятельств приложения исследовательских оптик, художественная модальность разными авторами все же видится как специфическая. Специфика ее лежит не на уровне извечного противопоставления индивидуального и институционального, дискурсивного и чувственного, рационального и иррационального — или, наоборот, недальновидного следования исключительно за устоявшимися академическими формами производства знания. Она заложена на уровне уточнения формы, вариации знания, с которым искусство работает: эстетического знания, включающего в себя «процедурно-практическое» и «знание через знакомство» (С. Шурипа); знания, производство которого построено на диалоге и вовлечении других (О. Широкоступ); знания, открытого ошибкам, недостоверностям, непрозрачности и неясности; знания как процесса; знания как прояснения, которое позволит искусству выйти за границы эстетического (Й. Регев, А. Петук); знания как символического доступа к сверхчувственному и непредставимому (К. Бохоров); знания как создания миров (Ж. Чайка).